Кечеви и Карабунька

– Полюбиться вот пришла! А ты просто пялишься! И незнамо чего ищешь! – местная марийская красавица Кечеви с лёгким укором повела плечами и сухо сплюнула прямо на пол чужой избы.

Я прибыл сюда в своих – научных (по этнографии) и личных – поисках и пока ничего дополнительного не планировал. Конечно, робел, и от уважения, возможно, излишнего. Не считая, что по моим прикидкам разница в возрасте у нас была ближе годам к двадцати пяти.
Но молчать было невежливо, тем более, я знал, что в любом отдалённом поселении всем хочется с новым человеком даже просто поговорить. Не считая, выведать его или её тайны и мысли – никто же в эти леса и луга за многие километры от городов не приходит просто так. Даже если назвался этнографом, а так это или не так, всё быстро вскроется. Сам проговоришься или ещё как проявишься, страхом ли или порывом.

Хозяйка избы, уже одинокая баба Клава, ещё бодрая, только немного выцветшая старушка за восемьдесят, вышла от повисшей в комнате неловкости во двор. Ввечеру по раннему и зябкому апрелю было неясно, по каким таким делам. Хотя по деревенской жизни всегда есть хлопоты. Бабушка с Кечеви приходились друг другу дальней роднёй, даром, что хозяйка была луговой, а девушка лесной [частью народности]. По-родственному или ещё как баба Клава на плевок ничего не сказала.

– Будь здесь! Живи – здесь! – как будто сама себе, но с «толстым» намёком в мою сторону сказала девушка тост.
Я поддержал, немало отпив из литровой кружки крепко намешанного чая. Угадал в напитке только иван-чай и зверобой. Гостья же отпила почти столько же хозяйской настойки – и ещё больше раскраснелась. Даже в полумраке – а светил только неяркий ночник, большой свет не включили – мне было хорошо это видно. Значит, не только я смущаюсь.

– Вот ты думаешь, что по-учёному всё про нас знаешь?! Присматриваемся к тебе: что можно тебе рассказать, а чего ты не стоишь.
Я счёл такой напор за то же накопленное желание выговориться – и не только за себя, а часто за весь народ. Стало неуютно, но было пока терпимо. И чем-то марийка напоминала меня. Но не потому, что мой дед по отцу был тоже марийцем, и я всё же себя отчасти отождествлял с этой расой, а по психологическому багажу, по готовности вот так раскрыться перед любым человеком. А если тот ещё окажется родственной душой – держите меня семеро!

– Кстати, отец моего ребёнка такой же этнограф! Как тебе такое?! – Кечеви встала и заходила, даже чуть заплясала по избе. – Знаем мы вас!

«Вот в ней накопилось-то!» – подумалось мне без осуждения. – «Значит, придётся мне растрачиваться здесь и как человеку. Специфика работы с людьми».

– Ушли они с сыном в лес – силки ставить. Хотя ещё холодно, да и опасно – но я не спорю. Главное, чтобы живыми вернулись.
– Что же, получается остался здесь мой коллега? И навсегда. – я простецки почесал в затылке, раз и сразу другой.

Довольная произведённым эффектом Кечеви вернулась за стол и подлила себе зелья. Но пока пить не стала – а исподволь смотрела на меня, чего скажу. Может даже и могла читать, чего подумаю. Про «полюбиться» было тоже частью программы – но я пока от этого отвлёкся. «Не это же главное?! Или это?! Да, этноорнамент может получиться». Я выдал себя ухмылкой – девушка на такое расплылась в улыбке и зарделась. Прямо до ушей.

Надо было в разговоре переключиться. «Так, про что мы, этнографы, обычно начинаем?»

– А как тебя по-нашему называют? Вряд ли же начальным именем, – попытка скрыться за «дежурным» вопросом не осталась незамеченной.

– Ну, Нюркой. Это я сама выбрала. Никто же не знает, откуда оно.

– Да, я вот тоже не знаю…

– А Кечеви – значит «солнечная», – перебила меня девушка.

– Да, солнца у вас здесь явно не хватает! – из меня сама собой иногда проскакивала городская гордость перед деревенскими, неизвестно почему.

«Вроде бы разговор завязался – не так стыдно!»

На правах постояльца и небольшого хозяина я встал и открыл настежь форточку. Отвлекаясь от смущения и заодно пытаясь набрать уверенности, если не характера.

Кечеви подвинулась на лавке ближе к пятну света – захотела, чтобы её стало лучше разглядеть. Она действительно была уральской красавицей, не такой, как в других краях – худощавое лицо, выступающие скулы и тёмные глаза, длинные русые волосы; взгляд же казался таким, будто в нём собраны сразу несколько человек и их глаз, и даже не один или двое других в плюс, а неисчислимое множество. Долго выдерживать его было невозможно. И добавляло, что она как раз в том периоде между девушкой и женщиной, который так приятен – уже «не» и одновременно ещё «не».

Смазывало впечатление, что одета была девушка во всё джинсовое, практичное. Такое ей, на мой вкус, не шло – вот бы во что национальное. Но, возможно, во мне говорил этнограф, с профдеформацией к колориту. Похоже, я пялился лишнего. Гостья теперь стала безотрывно смотреть на меня.

Наш немой диалог прервало истошное квохтанье. Мы, надев на бегу галоши, выскочили во двор. Баба Клава уже кончила петуха и держала его на весу, давая стекать крови.

– Баба Клава, так вроде есть чего на завтра!?

– Пусть будет! Да и постарел бывший главный петя [мне послышалось в этом больше нарицательного, чем от имени]. Молодые вон уже подросли – не осиротеем.

Голова невинного героя смотрела на нас из грязной земли удивлёнными глазами. Недавнему царю местного куриного государства такая неожиданная «отставка» пришлась явно не по душе – ничего подобного испокон его личного века не предвиделось.

– Ну и ты оставайся с ночевой – нечего по темноте ходить! – приказала баба Клава гостье.

Бабушка умело втесала топор в деревяшку сарая – рубило не посмело и шелохнуться.

– Нате-ка, вот, ощипайте товарища. Там в печке ещё остался кипяток.

Видимо, Нюрке такое было не впервой. Она вручила мне за ноги бывшего петуха – я неловко принял тушку, стараясь не запачкаться сочившейся кровью.

– Иди на горОд [огород], там занимайтесь.

Баба Клава имела странное свойство не смотреть на собеседника. Эту загадку, почему, я тоже хотел бы разрешить за эти дни.

– Мы скоро. А ты, баба Клава, пока приготовь записи.

– Дык, давно всё готово. Цельная тетрадь и ещё листков. Ты же месяц не приходила.

Я пока не стал спрашивать, какие и для чего записи, да ещё целая тетрадь. Пока это были их дела.

В огороде было темно – потребовалось, чтобы глаза привыкли

– Чего стоишь, обдавай куру кипятком! Вот, в тазу.

Я в теории представлял процесс, но немного робел. Понятно, обжёгся, однако, вида не подал.

Замер на некоторое время – подождать, пока тушка ошпарится. В эти мгновения Кечеви подошла ко мне сзади и обняла. Положила голову мне на спину и замерла так.

– Стой, не шевелись. А то я тебя перехочу!

Я застыл. Возможно, как та птица перед убоем.

В стылом апрельском воздухе заходили деревья, порывистый ветер начал беспокоить все растения и все окрестные избы. Скрипы стали говорить между собой, то ли обсуждая переход зимы к весне и сетуя на малое движение последней, то ли разговаривая о нас, неожиданных гостях.

Нюрка отпустила объятия – и, зыркнув в меня, резко взяла петуха и стала ловко его ощипывать.

– … И может вообще всех вас расхочу! – добавила в воздух женщина. – Вот, гляди, чтобы я тебя завтра Карабуньке не отдала!!
На сегодня мне впечатлений уже хватило – убиение птицы, таинственные разговоры с письменами, неожиданные (правда, скорее, приятные объятия), наглые попытки залезания в меня (опять же, больше приятные), да ещё и таинственный Карабунька – и я стал двигать вечер ко сну.

Посреди ночи Нюрка прилезла ко мне на печь и так же обняла сзади. Попытке развернуться к ней настойчиво меня воспротивила.

– Говорю же, не хочу тебя перехотеть! Спи!


Утром, когда солнце ещё даже не думало вставать, баба Клава уже хлопотала. В основном в чулане – видимо, чтобы нас лишнего не беспокоить. Я приоткрывал глаза и хотел было предложить ей помощь, но организм требовал больше сна. Плюс брали своё городские привычки подниматься после восьми.
Нюрка сквозь сон пояснила в воздух: «Квас свой ставит! Попробуешь!» Через некоторое время она соскользнула с печи и пропала из горницы.

Начиналось моё любимое время – утренняя деревенская весна. Поют наперебой птички – вроде будят, но принимаешь природное пробуждение от зимы; голосят петухи, им лаем вперекличку отвечают собаки, с соседских дворов начинают доноситься звуки сельской жизни – мычание и блеяние, гусиное га-га, когда скрип ставень и ворот. (Мы наши ставни по просьбе хозяйки не закрывали). И этот угомон – а, вырвавшись из города, здесь всё представляется тишиной – так хорош!

Когда женщины стали накрывать на стол, лежать уже было неприлично. Я встал и наскоро добежал до умывальника на кухне, кое-как умылся. Зубы не чистил: к чему такие церемонии?! (За это малое время к столу подтянулись три кошки и лениво расположились по лавкам, зная, что своё они успеют. Я им невольно позавидовал – «вот бы мне так!»).

– Сядь, баба Клава! Я всё сделаю. Дай хоть немного помогу, – Нюрка насильно усадила хозяйку на скамью.

– Ну спасибо! А я тогда вас так развлеку.

Стереотипный этнограф во мне через мгновение выпучит глаза: баба Клава взяла завёрнутый в тряпицу небольшой предмет и ловко выпростала из неё… планшет.

– Вот, иногда до нас добивает спутниковый «тырнет». Когда орбита позволяет. Не то, что у вас на выселках. Хоть вы и на холме, угол сигнала у вас неудобный. Или Карабунька глушит.

Баба Клава развеселилась. Нюрка на такой выпад фыркнула и развернула свою атаку. Тоже набирая озорства.

– Так это у вас выселки! У нас же Карабунька! Да и взгорок у нас – больше солнца.

– Не, у нас центр: больше дворов, и коров вы к нам на луга гоняете. Куда вы без нас?!

– А записки вы нам несёте!

Чуть утомившись от обычной при их встречах, как я почувствовал, перепалки, родственницы пока умолкли.

– Вот, квас настоялся, сутошный. Сегодняшний к завтря созреет.

Я, чтобы уж не сидеть пеньком, решил тоже нормально поговорить.

– Баба Клава, вы ведь нарочно так слова коверкаете?! Для меня, для этнографии?! – я надолго заглянул хозяйке в глаза, и та не отвела взгляд; глаза её оказались на удивление молодыми (хотя с возрастом, наверное, они не так меняются, как всё другое).

– Ну не все. Половину. Мне и самой интересно. Да и с кем так ещё поговоришь?!

– Что ж я вам, ребёнок что ли?! – я изобразил ложную обиду.

– … а чем не ребёнок?! Приехал, как еропка, надутый! – не могла не поучаствовать Нюрка.

Я от смущения выпил зараз два кваса. «А что говорить?!»

– Вот, смотрите, что скачала, – баба Клава засветила экран, чуть убавила яркости. – Про нас. Галина Булатова.


[1.]
У марийского бога
Рубашка – атлас,
Бирюзовое око –
Морской глаз.

Порассыпал на радость
Песен в траве,
А ещё и осталось
В рукаве.

[2.]
Собирайте по склонам,
В междуречье корней,
В тростниках на Зелёном –
Там верней.

На глубинах ищите,
Где мерещится сом.
День, как будто песчинка,
Невесом.

[3.]
Тянут с облаком невод,
Бьётся солнце поверх.
– Как зовут тебя, небо?
– Кичиер.

[4.]
Погружённое в грёзы
Мушаньерское дно.
Из кубышек стрекозы
Пьют вино.

[5.]
От поющего камня
Поверни на восход,
Отворяя стихами
Восемь нот.

Выйдешь к старому дубу
И прижмёшься плечом.
Рядом – думает думу
Пугачёв.

Други – ёлки да палки,
А дозор – комарьё.
Лешаки да русалки –
Всё зверьё.

Выгнет спину, как кошка,
Ощетинится лист:
Путник, путник, немножко
Задержись!

Вскрикнет сзади идущий,
Разыграется нерв.
Зыркнет оком из пущи
Конан-Ер.

Баба Клава читала нараспев, многое наизусть. В эти мгновения её взгляд устремлялся вдаль, легко сквозь стены, прямо к горизонту. Я решил для себя, что, если заберу отсюда только этот кусочек нашей встречи с беседой и этим словом (я так определил весь стих – за единое), уже получу богатство – личное и для всех. Надо только его не растерять!

Нюрка смаргивала подступающую слезу – наверное, не показаться такой передо мной.

Замолчали. Пили понемногу чай, неторопливо жевали застерженелые («а куда их девать?!», многодневные пирожки.

– Только Карабуньке про это не говори – заберёт! – сказала серьёзно и с напором баба Клава родственнице.

– Хорошо! Постараюсь.

«Как можно забрать слово?!» – подумал я поперёк, но сдержался сказать вслух; в экспедициях, да ещё в малознакомые места, я знал по опыту, что лучше лишний раз смолчать, а шутить так вообще запрещено.

– А записки мои, конечно, передай.

Перед выходом на выселки я было предложил хозяйке деньги, но та отстранила мою руку.

– Потом, сынок, потом.

Баба Клава перекрестила каждого из нас, что-то прошептала про себя.

Когда мы вышли на зады этой части деревни, Нюрка сказала: «Тут недалеко – идти часа два».

Понятно было, что местные привыкли, а я от такого похода ожидал усталости и возможных мелких неприятностей, какие всегда бывают в пути. Основным препятствием оказалась растеплившаяся ранее мёрзлая грязь – ноги проскальзывали, под влажной поверхностью встречалась острая наледь.

Некоторое время нас провожали бабыклавины коты.

Шли, понятно, дольше. Но всё равно было хорошо – от солнца и первого, пусть пока и прохладного, тепла.

Старались идти вровень, но нередко менялись, то один впереди, то другой. Я решил не засматриваться на девушку: всё же я здесь по науке. Про Нюрку я не мог знать – что она думает и думает ли как обо мне. От ходьбы и от ветра мы оба раскраснелись и, даже под апрельским солнцем, к концу пути немного загорели.

Места были красивые и суровые одновременно. Но я понимал их привлекательность для местных. Это не привычка и не инертность – это другое!

– Почему вы все здесь остаётесь? – всё же спросил я, я ведь и сам был из провинции, просто давно переехал в метрополию.

– Все по-разному: кто робеет, кто привык, кому и здесь хорошо…

Я не стал дальше, именно про нюркины мотивы.

Про Карабуньку я решил тоже пока не спрашивать: слишком противоречивые, не складывающиеся в привычную и цельную картину, определения я успел услышать. Если б я хотя бы что-то заранее узнал…

– Дай что ли посмотреть мобильный.

Мы остановились, и я показал несколько предустановленных программ и игр, поставил пару мелодий.

– Конечно, интересно, но… наши боги главнее.

Я не стал спорить.

Эта часть деревни удивила меня тем, насколько плотно стояли дома. Боковой стороной очень близко друг к другу, а за ними уходили вдаль полоски хозяйств и огородов. На некоторых участках прибирались люди – проходили граблями по сухим остаткам прошлогодней растительности, собирали в кучи и жгли их. Стелился сладкий дым – тоже важная часть сельской весны. Как ещё обрабатывать землю было рано. Но люди засиделись за зиму – руки просили работы, а натура общения.

В стороне от центра виднелся одинокий дом. И до него ещё от основной деревни надо было идти. Строение отличалось также отсутствием забора и ещё несколькими странностями. Например, был на сваях и окна оказались забиты крест-накрест широкими досками. «Нежилой что ли?»

Дом Нюрки ютился с противоположного края от межпоселковой дороги, ближе остальных к тому одинокому.

По пути нам попался местный кабачок. Это был магазин без возможности в него войти, а только с широким окном для видности товара, и перед ним под навесом стол, окружённый с трёх сторон лавками. Здесь уже расположились трое мужиков, с чекушкой самогона и полторашкой пива. «Вряд ли с утра так наработались, что уже потребовался отдых».

– Что, мужички, не работается вам?! – ухмыльнулась в их адрес Нюрка.

– А чего? Рано ещё для поля, – со своим резоном ответил заводила.

Мы начали приглядываться друг к другу. Ребята были помладше меня, но со следами суровой жизни, изношенные какие-то. Но в глазах бодрые.

– Это что, твой новый – как это?! – этнограф?

– Да, и этот настоящий! – Нюрка выступила вперёд, выказывая неожиданную для меня какую-то звериную готовность постоять за нас обоих.

Но мужики, наверное, знали её характер. Да и такие разговоры в деревне – обычное дело.

– Ну что, можно у вас оставить новенького? Я пока схожу переоденусь.

Я не то, чтобы рассчитывал обязательно побывать в гостях у Кечеви, но всё же не был готов к такому повороту.

– Ну оставляй торбу. Главное, не ушёл бы в лес. Садись, товарищ.

Один из мужиков демонстративно подвинулся, хотя места хватило бы на большую компанию. Может, кстати, здесь и свадьбы игрались.
Нюрка поспешила домой, оглянувшись несколько раз для проверки застольного спокойствия.

Местные смотрели на меня и молчали. Будучи опытным специалистом, я сообразил, что надо бы компанию угостить. Не для сбора этноматериала, а хотя бы из вежливости.

– Что будете?

Я подошёл к стойке. Продавщица этого ждала и заулыбалась новому покупателю и человеку.

– Здрасьте!

– Добрый день! Что у вас употребляет местная интеллигенция?

– Водочку мы будем! А то всё самогон.

– Ну и закуски какой.

Компания оживилась и загомонила о своём.

Я взял «0,7», чтобы хватило на четверых и немного закуски, не баловать новых знакомцев. Пока ждал обслуживания повёл плечами и покрутил кистями, размяться.

– Чего тренируешься? Драться с нами удумал? – засмеялся заводила.

Я обернулся и промолчал.

Сел с бутылкой за стол, распечатал бутылку и разлил по первой. Представился. Те тоже назвались, обычными именами.

– За знакомство! – хором сказали все трое.

– За знакомство! – поддержал я.

– А-а-а, хорошо!

– Надолго к нам?

– Не знаю. Как пойдёт.

– А чего не пойти? Нюрка девушка видная. Только она немного… того.

– Но ты не робей!

Они говорили, перебивая друг друга. Всё больше стали жестикулировать.

– Поди по своей этнографии станешь по избам ходить? Ты лучше сразу к нам.

Разлили ещё раз и другой. Бутылка стала заканчиваться.

По опыту экспедиций я всегда на старте у местных спрашивал, где у них дерутся, а где нет. Просто, чтобы знать. И, если что, быть готовым. Во многих местах ведь дерутся не по злобе, а иначе не могут, часть программы. В этот раз забыл дознаться – по первому впечатлению от местной идиллии и красот даже про такое не вспомнил.

Очевидно, в единственном злачном месте на выселках подраться входило в меню. «Ладно бы ещё с двоими, но с троими будет сложнее. Придётся выхватить. Главное, чтобы не повалили. Эх-хе-хе…»

– Ты это, готовься ко второй! – заводила прямо, без намёков, сказал на общее желание компании. – А то у нас с деньгами… того.

Он встал и перегородил мне дорогу, приблизился. Ростом оказался пониже меня, но плотнее, кряжистее. Не всякий кабан такого с ног свалит.

Я резко встал, быстро примерился и с разворота вдарил его в челюсть. Мужика отбросило на опору навеса, на несколько мгновений он застыл в состоянии грогги.

Двое других остались пока сидеть, ожидая реакции главаря. Тот, как ни странно, не кинулся на меня, а… громко засмеялся.

– А, … молодец! Настоящий этнограф.

Следом засмеялись и его приятели.

– Вы чего, охальники, гостя обижаете? – вступилась за меня продавец. – Щас мужа позову.

– Да помолчи, – сказал беззлобно заводила. – Выручку тут тебе делаем. И никого мы не обижаем – знакомимся просто.

Вся компания пришла в весёлость и довольствие от удачно начавшегося утра: выпили и побарагозили, нового человека увидали.

Из дома выбежала Нюрка с какими-то вещами в руках.

– Я вам! – издалека закричала она. – Вот Карабуньке скажу…

Но я уже шёл в её сторону. По обычаю небольших поселений не стал прощаться, как и компания. А чего здороваться и прощаться, когда и так каждый день годами все видятся?!

Нюрка остановила меня и строго оглядела, не повредили ли меня. Осталась довольна, что я целый.

Только тут я поразился её новому виду. одежде Она была в национальной, белого в основе цвета, с орнаментами красного и оттенков на груди и по краям на рукавах и воротнике. Несколько длинных бус органично дополняли образ. Но больше всего поразился я… юбкой из мешковины поверх первой, с дюжиной разноцветных заплат, с порванными кусками по низу, вся изрезанная и измахрённая. От удивления я не решился про такое спрашивать. «Как-то само прояснится. Как с мужиками…» (я тоже по факту стал доволен первым утренним приключением).

– Как тебе мои коральки? – Нюрка покрутилась передо мной.

Я знал такое старорусское название коралловых бус и, дабы выразить комплимент, приблизился и погладил украшение, отмечая притягательность его и Нюрки. Мы оба знали, что эта сцена станет обсуждаться всей деревней, а к вечеру будут знать и первые выселки, но так разворачивались обстоятельства, и я об этом точно не жалел.

Нюрка даже зажмурилась, сделав вид, что подставляет лицо солнцу. И небыстро ожила.

– На вот, надень этот балахон.

Я взял неопределённого покроя одёжу, тоже из мешковины и с набором таких же заплат.

– Можно я не буду?

Перекинул хламиду через плечо.

– Тогда на вот, записку напиши – от какой горести хочешь избавиться. Но не наглей – не больше двух-трёх пиши!

– Да не буду, – я отстранил протянутые мне карандаш и неровный клочок бумаги.

– Ну пойдём с Карабунькой знакомиться. Он у каждого всегда что-то забирает. Если что, отдашь ему балахон целиком.

Пока мы шли к таинственному дому, я примечал его отличия от других. Вокруг него не было никакого огорода. «Чем же питается человек?» Почему-то этот район окружала отличная от остальной деревни тишина – ветер не шевелил никакой былинки. Перед домом стояли две больших, для взрослых… лошадки-качалки.

– Это оно любит – поскакать на них, – ответила на незаданный мной вопрос Нюрка.

– А окна почему досками забиты?

– Чтоб никто не сбежал, – хмыкнула селянка, как будто это было с самого начала непонятно.

И ещё странность: вход был развёрнут от деревни и смотрел в сторону леса. И про него можно было только догадаться.

На подходе к дому Нюрка взяла пару кусков земли и бросила их поочерёдно в стену. И тут же из-за угла появилось оно. Это было существо с самым страшным лицом – прямо как в фильме Линча «Малхолланд Драйв». Приземистое, почти округлое, ростом около ста шестидесяти, косматое и без шеи, мужчина или женщина – невозможно понять, одетое в несколько слоёв рванины, на голове сросшаяся с колтунами седых волос шапка. Но с на удивление ловкими руками, выпростанными по локоть из всей этой тёмной нелепости.

– А, здравствуй, дорогая!

Существо метнуло на меня взгляд и тут же атаковало Нюрку. Оно присело на колено, достало из глубин одежды большие портновские ножницы и стало отрезать лоскуты от внешней юбки женщины. Та помогала Карабуньке, поворачиваясь так, как было удобнее забирать имущество этому дьяволу.

– Ну вот. Хорошо!

Карабунька поднялся с колена и стал распихивать лоскуты по своим вразнобой пришитым карманам.

– И тебе здоровья, незнакомец.

– И вам, – не сразу ответил я.

– Тебе первый раз визит бесплатный.

Руки Карабуньки снова заходили, как бы сами по себе, существуя отдельно от слов и выражения лица. Я уже чуть привык и решил всё же называть это лицом.

Существо задрожало всем телом.

– Ну же, давай, давай ваши беды и горести! Давай записки!

Нюрка завозилась с поклажей с многочисленными записками из тех выселок, и Карабунька затрясся ещё сильнее, так, что голова стала ходить из стороны в сторону с риском соскочить с хозяйского тулова.

Я стал понемногу исполняться первородным страхом, как будто по капле меня от щиколоток заполняла чёрная болотная жижа. И источалась она не только по воздуху от этого странного хозяина, но и сочилась из самого болота, на котором оказался расположен этот дом.

Наконец Нюрка вручила существу первые записки, среди которых некоторые были на открытках. Карабунька стал их быстро прочитывать – некоторые тут же рвать, складывая обрывки в карманы.

– Вот, некоторые поздравляют меня с Днём домового, а вот с Днём водяного. Дикий наивный народец. Какой я им домовой-водяной? Просто вечное существо, – Карабунька то переходил на шёпот, то басил или хрипел, его внутренний диалог был неизвестно с кем и не всегда на нашем языке. – А этим вот, урожая подавай. А многие, какие стервецы – хотят мора на соседскую скотину напустить. Чтоб им стало от того лучше, ну и на потеху. Эти пока погодим рвать.

Нюрка топталась на месте, отчего-то невысказанного. Существо заметило.

– Что, твои из лесу пока не вернулись что ли? Давненько они там. Всё образуется.

Женщина протянула свою записку и бабуклавину тетрадь. Карабунька порвал бумажку, не читая, а тетрадь спрятал подмышку.

– Знаю, что ничего плохого не желаешь – сбудется всё твоё. На Красную горку и сбудется.

Нюрка блеснула глазами со слезой, подставила лицо солнцу, чтобы оно их высушило.

– А ты чего без записки?! – подступил ко мне Карабунька. – Не веришь в меня??

– Так я в ваши края по другим делам. Научным, – в разговоре с Карабунькой я чувствовал себя школьником и мог говорить только рубленными простыми фразами с простыми же мыслями.

– Ну так чего попроси, словами.

– Закарабунить меня хотите? Ну, ладно.

Я посмотрел на Нюрку, та ободряюще кивнула.

…

– Пусть всем будет хорошо!

Ответом мне прозвучало… громкое конское ржание.

В придомовое пространство ворвался крупный конь, с шальными глазами и свалявшейся гривой. Он запрыгал вокруг нас в своём животном возбуждении, стал красоваться, меняя разные виды конской ходьбы.

– Хороший, Василий, хороший! – Нюрка с Карабунькой одновременно приласкали неожиданного гостя.

[Конь Василий – главный герой одноимённой серии рассказов, Конь Василий, эпизод 1 — ЛЕС: Литературный онлайн-журнал, Конь Василий, эпизод 2 — ЛЕС: Литературный онлайн-журнал, Конь Василий, эпизод 3 — ЛЕС: Литературный онлайн-журнал]

Остановившись, конь замер в их объятиях.

– Бают, конь – говорящий, – обратил ко мне эти слова Карабунька.

– Я у вас тут уже всему поверю.

– Он же у нас народный почтальон. Скачет – правда, беспорядочно – между деревнями, носит письма, – Нюрка достала коню большой, длиной с палец, кусок рафинада (такие я видел только в армии).

Конь принял сахар, мне показалось, что поклонился. И пока он был с нами, животное поворачивало морду в сторону говорящего, таким своим образом участвуя в беседе.

Нюрка достала из перемётной сумы на спине Василия письма – присела на колено и стала ловко их разбирать, откладывая, какие для их выселок, какие отдельно Карабуньке. После завершения работы она похлопала коня по холке, и тот радостно ускакал.

– Пойдём, Нюра, поможешь мне с просьбами, – Карабунька подхватил женщину под локоток.

Нюрка обернулась ко мне, спеша с инструкциями.

– Ты, если останешься, можешь у меня поселиться.

– Спасибо! Я пока к бабе Клаве пойду – ты сама приходи.

– Приду, скоро приду!

Нюрка раскраснелась от скрытых признаний и мыслей, и уже от угла дома крикнула в мою сторону: «Вот, мне стало хорошо!»

***

Вернулся я в сумерках. Баба Клава сидела и без света заполняла новую тетрадь. Она кивнула мне и указала в сторону накрытого стола.

– Остыло немного.

– Я у вас поживу?

– Живи, конечно.

Я устал с дороги – выпил немало кваса, стал есть из большого чугунка картошку с курятиной. Наш друг, петя, оказался жёстким и невкусным.

– Ты спрашивай, что хотел.

Баба Клава подняла на меня хитрые глаза, прищурилась.

– Правда, что Карабунька желания исполняет? Отводит беды и горести?

– Да, кто ж его знает. Но многие верят. А, скорее, оно ими и нами, людьми, питается.

– Ну это же можно как-то проверить. Стало у вас меньше бед?!

Баба Клава отложила тетрадь, снова стала глядеть сквозь стены вдаль.

– Не стало, милок. Прибавляется только, – вздохнула старушка. – Всё, чего наживёшь, отымают. Стыдно, но молодым и передать нечего. Я не только в смысле вещей.

– А что же вы тогда с Карабунькой возитесь?

– Да по привычке.

Наевшись, просто остался у стола. Где и когда я ещё так побуду?!

– А ты про Нюрку-то не хочешь спросить?

– А чего спрашивать? Вроде и так всё понятно. Живёт мужем и сыном, не ленится, по-всякому трудится.

– Так нет у неё ни мужа, ни сына – выдумала она их себе. От одиночества.

– ? …

– Была у них большая семья, отец-мать, и ещё четверо братьев-сестёр кроме неё. Сначала родители уехали на заработки и понемногу пропали, потом остальные. Так и осталась она одна. Постепенно охватило её отчаяние и одиночество. И от этого одиночества она себе их и придумала. Всем стала рассказывать. А люди, чтобы не расстраивать её, делали вид, что верят и поддакивали.

По мне побежали мурашки – сверху вниз и в обратную сторону. Захотелось закричать от общей за неё боли.

Прошло неизвестно сколько времени. Баба Клава засветила масляную лампу.

Когда я ложился, старушка прошептала – получилось мне и себе.

– Оставайся, милок, хотя бы до Красной горки. И мне будет не так одиноко. И может ещё кому.

«И мне!» – подумал я с благодарностью; мысленно «отрезал» кусок души и отправил в нюркину сторону.

При участии Станислава Леплина