На вокзале

На поезда дальнего следования пассажиры тут собирались как на праздник —ещё бы, конечная станция у Полярного круга. Я тоже приехал заранее, часа за три. Приезжают люди из самых дальних посёлков, бывает и за пятьдесят, и за сто километров от станции, с вахты и из турпоходов. И чтобы застраховаться от рисков северной дороги, прибывают на вокзал за несколько часов до отправления поезда.

В волнении от того, что уезжаю отсюда из длительной, почти двухлетней командировки, навсегда, не мог нормально спать, просыпался каждые час-полтора, смотрел на часы в телефоне, сверялся с освещённостью улицы, хотя за плотные шторы свет проникал с трудом. В итоге посередине ночи сгрёб поклажу и выехал. Вообще, здесь на Севере почти всё трудно. Но я, несмотря на самые разные воспоминания, уезжал отсюда с лёгкой грустью.

Станция была современная, с просторными залами и уютными кафе, но в раннюю осень — а это время года самое прекрасное в тундре, нет мошкары и комаров, и ландшафт покрыт чудесной пестротой поочерёдного увядания деревьев и трав, а каждый вид имеет свой характер перехода из лета в зиму, одновременно в поле зрения до горизонта зелёные, жёлтые и красные цвета, а за ними синева широченной Оби — ещё не холодно, и все, стараясь уловить торопливое солнце, располагаются на площадке между вокзалом и путями.

Поезд ходит раз в два дня, по нечётным дням, в семь утра. Просторный — почти двадцать вагонов, места всем хватает. Даже подбирая по пути похожее на наше немалое количество северян и туристов, состав не переполняется. Как будто всасывает в себя людей, укладывает на полки и убаюкивает их тревоги, и на день-два помещает в пространство ожиданий и краткого умиротворения дороги. И время в пути начинает идти по-другому.

Я пристроил свои два больших баула, один маленький и большой квадратный пакет с подарком от начальства у стены вокзала. Выбрал место, которое не попадёт в тень в ближайшие часы, и устроился на одном из мест своего багажа. Пока донёс сюда всю поклажу, набрал некоторого раздражения от его неудобства. Вес был относительно невелик, но наличие незапланированного габаритного пакета нарушало весь рассчитанный алгоритм ношения накопленных в командировке пожитков. Подарком оказался большущий пятилитровый глиняный заварник — очевидно, передаренный. Я решил его в дороге кому-нибудь тоже передарить. Например, проводнице. Правда, насколько он будет ей полезен, большой вопрос. «В конце концов тоже передарит». С этой мыслью я исполнился внутреннего довольства. Вроде бы ничего не забыл, всё вовремя, и два дня можно ничего не делать.

Мне нравилось наблюдать за тем, как постепенно заполняется площадь, за готовящимися к дороге людьми. У каждого своя история, можно попробовать разгадать историю каждого, без цели, в качестве упражнения, игры. Вот группа громкоголосых вахтовиков. Собранные на несколько месяцев из разных географий и попавшие на Север по разным причинам, они рассказывают друг другу каждый свою, мало интересующую других историю. Но всех объединяет разговор про зарплату, переработки и свой, вахтовый юмор, не смешные для других доморощенные анекдоты. Вахтовики довольны — предвкушением пути домой и праздников на далёкой родине, подсчётом в уме заработанных денег. Я за них рад — они часть местной крови, от их движения и настроения зависит здесь многое.

Вот двое сидельцев, освободились с местной строгой зоны. Расстегнули рубахи, чтобы все видели их наколки, о чём-то хрипло разговаривают. Тоже смеются. Но в их глазах виден некоторый испуг от широко открывающегося перед ними нового мира, которого они неведомо сколько лет не видели. А мир уже другой — никого их наколки не пугают и не интересуют. И выставленные напоказ худосочные — кожа да кости — и бледные тела вызывают только сочувствие.

Попасть с этими товарищами в одну секцию плацкарта или по соседству мне не хотелось: будут беспредметные разговоры, выяснение нынешнего мирового порядка и его соответствия порядку тюремному, а если напьются, то и локальные непонятки, в общем, кильдим. Доводилось ездить на местных поездах, в которых половина путников были из освободившихся и оставшихся по месту — от привычки и от того, что многим было некуда — людей. Своеобразно. И ещё местные поезда идут по искривлённым мерзлотой рельсам медленно, километров тридцать — сорок в час, раскачиваются как бегемоты — так что уже скоро начинаешь погружаться в полусонный морок. Разговоры — качка — водка. Один из северных аттракционов.

Отошёл в туалет, и заодно погулять, размяться. Вещи оставил — здесь не своруют. Когда вернулся, на площади стало людно сверх моих ожиданий. Будущие пассажиры вынуждены были располагаться плотнее, чем они бы сделали это в обычных обстоятельствах. Вплотную к моим баулам уже была навалена гора рюкзаков и пара ровно таких же предметов багажа — «не перепутать бы при погрузке». Группа молодёжи, туристы, довольные и загорелые не хуже, чем с юга, обсуждали свежие приключения и передавали друг другу литрушку вермута. Пятеро ребят и две девушки светились молодым задором — от них можно было заряжать батарейки.

Я не успел присесть. Вдруг на площадь ворвались несколько кунгов силовиков, из них быстро высыпало под сотню бойцов. Они не только мгновенно оцепили пространство, но и расставили забор из привезённых с собой передвижных конструкций. Так, что все мы оказались в людском садке — нас поймали, как сигов. Сонное состояние у меня тут же пропало.

— Граждане, сохраняйте спокойствие! Проверка документов. Все… — возникла пауза, голос прокашлялся, — точнее, большинство из вас попадут на поезд, отбытие по расписанию.

Говорил молодой офицер, на затонированных погонах звание было не разобрать. Полковник же — это читалось и по возрасту, и в конституции человека, во всей фигуре и поведении — сразу отошёл в сторону, стал следить за нами опытным взглядом. Зачем-то, скорее по привычке, он то расстёгивал, то застёгивал кобуру.

В нескольких группах возникла какая-то внеплановая суета. Туда сразу рванулись бойцы, кого-то повалили, в паре мест состоялись даже короткие схватки. Это заняло не больше трёх минут. Я поднялся на цыпочки и увидел, что у некоторых из башибузуков нашли несколько ножей и пару пистолетов. «Ну да, поезд же, не самолёт». Владельцев оружия заковали в наручники и без разговоров, несмотря на сопротивление их окружения, увели в передвижную каталажку.

Проверяющие ходили по площади несколькими группами — для скорости и на случай новых непредвиденных ситуаций. Но больше никаких волнений не возникало. У некоторых групп проверяли в том числе вещи. Мам с детьми не трогали — только проглядывали их документы, и то не у всех.

Наша группа, а я невольно оказался причастным молодых туристов, стояла в самом конце процедуры. Из солидарности и отчасти из хулиганства я решил морально присоединиться к ребятам. Достал из багажа армейскую фляжку — я всегда брал спиртное в дорогу в ней, чтобы лишний раз не светиться перед попутчиками и коллегами — и хлебнул сорокаградусной. Ну и пусть, что утро — я же в дороге.

Старлей с двумя бойцами приблизились к нам. Туристы все сразу протянули ему паспорта.

— Ну, по очереди.

Служилый мне понравился — в меру строгий и в меру дружелюбный, без лишней агрессии, но хваткий. Пусть среднего роста — не смотрится богатырём, но заметно, что резкий и решительный, не заробеет. Как бывший военный, с первым военным образованием, я знал этот тип сослуживцев и командиров. Для себя я таких называл «перец» — кстати, не в плохом смысле.

Для начала офицер окинул всех оценивающим взглядом, заметил початую бутылку вина, показал глазами виновникам, что всё видел. Фляжку, которую я нарочно не убрал и оставил поверх баула, тоже заметил.

Он пролистывал паспорта ребят, осматривая каждую страницу. «Какая-то новая секретная мода сейчас! — подумал я. — Знают что-то, что мы не знаем!»

— Почему не служим? — нейтральным тоном спросил офицер мужскую часть туристов.
— Так мы студенты, — ответили ребята хором.
— Ну, скажем, пьяный студент уже не совсем студент, — рассуждал нейтральным тоном проверяющий, в процессе рассуждения его речь стала замедленной, при этом офицер успевал и осматривать документы, и оглядывать каждого проверяемого.

Парни молчали. А что они сейчас могли бы сказать?!

— Теперь вы, товарищ, — офицер повернулся ко мне только корпусом, не сдвигаясь с места (так, что мне пришлось подойти к нему). — Вы старший?

Он предположил, что я с группой туристов и в силу возраста их руководитель.

— Нет, просто попутчики.
— Пили?

Я понимал, что запах до него донесётся, есть ещё и другие признаки, которые знают полицейские. Не считая того, что врать в моём возрасте было бы мальчишеством.

— Наверное, это со вчерашнего, — я всё-таки смалодушничал, но такой смягчённый ответ позволял и мне, и ему не разматывать обстоятельства, хотя офицер при желании мог бы меня забрать, ну за что-нибудь.
— Учёный?

Взгляд офицера зацепился за дату моего рождения — он на секунду закатил глаза, очевидно, подсчитывал мой возраст.

— Почти. Да в основном в офисе, в тундре — периодически, — я решил ничем не козырять, да особо было и нечем.

По привычке ещё наших родителей я при разговоре с властью психологически вжался и, прежде чем сказать что-то, дополнительно прокручивал не только основной смысл своих слов, но и возможные вторые смыслы и подтекст, вольный или невольный. И ещё, зная себя в подпитии, свою склонность в этом состоянии к интеллектуальному озорству, я внутренне одёргивал себя, чтобы лишнего не шутить.

— А вы чего не служите? — офицер почему-то задерживался со мной больше, чем с другими, я только потом понял, что ему хотелось просто поговорить и, возможно, пришло облегчение от того, что рейд оказался в целом несложным.
— Не знаю. А что будет с теми, кого забрали?
— Кого на родину, кого — в армию. А кого и… туда, ну вы поняли.

Офицер оглянулся, и мы с ним вместе увидели, как с площади увели ещё несколько человек.

— Ладно, всего доброго!
— Да, до свидания! Спасибо!

Старлей сделал всего несколько шагов от нас и почему-то остановился. Обвёл взглядом округу — что-то его обеспокоило, а возможно, ему не хватало какой-то завершённости. Стоящих неподалёку бывших сидельцев уже проверила другая команда, но офицер снова подошёл к ним.

В их разговоре было слышно не всё: ветер уносил слова в сторону.

— …
— Да нас только что проверили. Вот, всё у нас в порядке, справка и всё остальное, — один из освободившихся от обиды, что их ни за что и непонятно в чём подозревают, завёлся и выплёскивал громким голосом накопившиеся у него за срок обиды. — Что же нас, опять?!

Человек вышагнул вперёд, не зная, чем он ещё может возразить догоняющему их с товарищем тяжкому прошлому, кроме слов протеста. Второй взял товарища за руку, останавливая порыв оправданного гнева.

— Ну ты, давай не напирай, — старлей показал своим бойцам на всякий случай изготовиться.

Возникла пауза. Все, не только наша группа, смотрели, чем закончится сцена.

— Давай, пакуй их!

Бойцы надели на наших соседей наручники — люди уже не сопротивлялись — и увели последних на сегодня арестантов в сторону каталажки.

Спецоперация закончилась, и забор стали быстро разбирать. После этого бойцы погрузились в машины, командиры же остались на перекур. Офицеры курили молча, видно было, что они ни о чём не разговаривают и даже не улыбаются.

Я взглянул на часы — до поезда оставалось ещё два часа, всё действо уложилось в половину театрального акта. «Надо же, помню продолжительность спектакля».

Тут моё и общее внимание привлекла мама с тремя детьми и с немыслимой горой поклажи. Мама средних лет со славянской северной внешностью, светловолосая, с правильными чертами лица, возможно, слишком правильными для красавицы, но определённо приятными постоянно передвигалась между собравшимися на площади, то говорила по телефону, то просто ходила. Старший — мальчик лет пятнадцати, высокий и нескладный, с баяном или аккордеоном на плече, то садился, то вставал, волнуясь чему-то своему. Девочка и второй мальчик были совсем маленькими, каждому года по четыре, ещё «р» не выговаривают. Девочка в ярком платье и по-цыгански пёстрой жилетке общается с соседней незнакомой тётей, что-то ей усердно рассказывает, жестикулируя ладошкой как взрослая. Младший мальчик же, почему-то с чертами коренных народов Севера, всё время сидит молчит. «Как это такие ровесники и такие разные? Ну мало ли».

Вдруг дети развернули на своём пятачке импровизированный балаган. Мальчики, в основном, конечно, старший расставили баулы прямоугольником, обозначая сцену. Одну большую сумку он выдвинул вперёд и расстегнул молнию — это было для денег. Девочка взяла в руки флажок и запрыгала на месте.

Баянист рванул ряд и умело повёл довольно сложную мелодию. Вверх и вниз, вдоль разного настроения публики. Все с интересом повернулись к артистам. Я заметил, что мама так же безучастно к детям и даже не глядя в их сторону ходит по площади.

Основная мелодия оказалась частушечного склада, совсем задорная и разухабистая.

Девочка звонко вступила:

— Задал Митенька воплос —
И прощай лодной совхоз…
Говолили Митеньке:
«Не пизди на митинге!»

И жанр, и материал вызвали всеобщее одобрение. Дополнительной симпатии всем добавляла детская дикция, милая картавость и своё произношение ещё нескольких звуков. Все захлопали. Но тут же — в такт музыке — примолкли, чтобы не перебивать певицу. Та же голосила без надрыва и покрывала голосом всю площадь, доходило аж до гвардейской колонны.

Младший мальчик подтанцовывал с краю, невпопад приседая и исполняя неловкие детские коленца.

— Не ходите, девки, замуж —
Ничего холошего:
Утлом встанешь — глуди набок,
Киска вся взъелошена.

Народ грохнул. Многие уже смеялись до слёз. Самые догадливые приносили деньги в сумку.

Молодых артистов всеобщий восторг раззадорил ещё больше — баянист начал включать дополнительные переливы, сыграл кусочки популярных блатных песен, отчего старшее поколение пришло в особенный восторг. Девочка исполняла ковырялочку, пусть и сбиваясь:

— По делевне шёл Иван,
Был молоз тлескучий.
У Ивана он стоял —
Так, на всякий случай.

Мне тоже нравилось выступление — неподкупная искренность и чистота артистов не могла не зажечь. Может быть, добавлял к настроению алкоголь. Я отнёс им пару купюр.

Были ещё антракт и новые песни. В общем, время значительно ускорилось. Загодя по вокзалу объявили скорое по местным меркам прибытие поезда. Народ зашевелился, начали вставать, перекладывать сумки, провожающие, кто спешил, засобирались ехать на работу. Куряги закурили по одной и следом по новой.

Мама вернулась к детям, принесла им воды. Те завершили выступление.

Женщина подняла баул, который оказался весьма тяжёлым, в нём было, как окажется, на несколько килограммов мелочи. Она взяла сумку двумя руками и приподняла на уровень пояса. Ей вдруг позвонили, и, наверное, это был очень важный для неё звонок. Она оказалась вынуждена перехватить баул в одну руку и сделать дополнительное усилие, чуть рванув его вверх. Ручки у ветхой сумки оборвались, и казначейство бродячих артистов рухнуло на землю. Во все стороны рассыпались купюры и монеты, игрушки, гадальные карты, всякая непонятная мелочь. Бумажные стало разносить ветром по сторонам. Кто были по соседству, кинулись собирать деньги. Некоторые, чтобы отдать их владельцам.

Женщина не обратила особого внимания, как того, на мой взгляд и, вероятно, взгляд большинства, требовало это происшествие, а рявкнула в телефон.

— Не могу говорить! Новенький сбежал!

Я повернулся в сторону, где оставил фляжку. В груде нашего с туристами багажа сидел, сжавшись, мальчик, маленький артист. Он смотрел на меня расширенными глазами, а потом сильно зажмурился, готовый уже ко всему.