Погребённые травы трону тёплой ладонью,
злые раны берёз, резкий холод снегов.
Не пойму я свою глубину, но запомни,
к этой нежности дикой я так редко готов.

Я слова не рожаю,
а пользуюсь всяческим мусором,
что лежит под ногою,
придавленный мною,
приплюснутый.
Нагибаться — жалеть,
поднимать — чертыхаться и пробуя
то на вес, то на ощупь, —
глядеть: Ах, поэзия,
Ты ли? убогая..

Друзья, а вы знаете, с кем говорите?
Я — самый отчаянный трус из людей.
Инстинкт у меня и инфаркт, посмотрите…
И никаких осторожных идей.

Все все знают,
всё помнят,
всё видели, слышали, поняли.
Утром в землю вонзают копыта,
как кони,
а бегают п́о небу.

Я встал
   и стал ходить
в дверном проёме, —
 то в тайном коридоре,
                            то в окне.
И повторял:
“никто не может
                  кроме
меня и 
          Бога
думать обо мне”.

1988-1990